За одного битого, не битых не дают вообще
Его били много, часто и чаще всего ни за что. Просто так, по ходу жизни — как говаривал один цепной пёс из известного мультика. Била вечно пьяная мать, бил отец, пока не сел, били постоянно меняющиеся мамины мужики. Били двухлетнего, пятилетнего, десятилетнего…
Его били много, часто и чаще всего ни за что. К пятнадцати годам на его молодом теле просто не было такого места, где что-нибудь не было бы сломано, порвано или отбито. Он уже научился сдавать сдачи и ровесники во дворе его уже не трогали, несмотря на то, что он рос недомерком. И ещё, все в округе знали, что его хоть убей, но он всё равно встанет и врежет в ответ. Дома он почти перестал бывать. Придёт, помоется, поменяет бельё, старое закинет в машину и, не обращая внимания на мычание пьяной или ругань трезвой матери, перестирает бельё, поест, если что осталось от материнских собутыльников, и опять исчезнет на неделю…
Его били много, часто и чаще всего ни за что. Но к пятнадцати годам всё поменялось. Его нашёл тренер по боксу. Увидев один раз, как пацан отмахивался от двух мужиков, которые были выше его на голову, тренер понял, что из парня может выйти толк и взял его к себе, устроив ещё и на автостоянку сторожем, у малого не было денег ни на что, даже на еду, да и сам тренер зарабатывал немного. Узнав, что парень ещё и школу бросил ещё в шестом классе, тренер с боем, но всё-таки уговорил парня начать всё сначала и даже нанял ему репетитора. Парень почуяв, что им дорожат, старался изо всех сил и если школу он навёрстывал с большим трудом, то в боксе всё было с точностью до наоборот. Его тело, казалось точно знало, куда его будут бить и почти на автомате выходило из под удара. Зато руки сами по себе летели в цель, находя бреши, даже в самой плотной защите. Так началась его боксёрская карьера…
Его били много, часто и чаще всего ни за что. Теперь тем более, крайне редкие бойцы горели уж такой ненавистью к противнику, да и то, это был результат каких-то старых счётов, а его-то ещё никто не знал. Поэтому чаще всего это был расчет, когда-то точный, а когда-то и нет. После первых, не очень удачных, любительских боёв, он постепенно начал выигрывать. Силы особой в нём казалось, не было, да и откуда вроде-бы ей и взяться в его худом и лёгком теле, но удары были хлёсткими настолько, что если он попадал, вложившись в удар, то противник чаще всего оказывался в глубоком нокдауне. Стали приходить первые деньги, но тут его забрали в армию…
Его били много, часто и чаще всего ни за что. И в армии попытались побить его тоже. Но не на того напали. Избитый казалось до полусмерти дедами, (две из которых сидели на нём мешая отмахиваться, а остальные трое запинывали кирзовыми сапогами) он встал, умылся, а потом поодиночке нашёл троих из пятерых и отметелил их до такой степени, что зачинщик избиения побежал жаловаться прапорщикам. По жалобе зачинщика избиения он схлопотал губу, куда попытались ночью зайти те пятеро. Но в отличие от первой удачной попытки, когда они напали на него спящего, в этот раз он ждал их в проёме и отметелил ещё троих, зачинщик, правда, опять сбежал, но нарвался при этом на шедшего с обходом проверяющего из штаба дивизии. Был несусветный скандал, боксёру грозили трибуналом, но проверяющий оказался любителем бокса и парню ничего не сделали и даже перевели в спортивную роту, тех четверых отправили на губу для исправления, а зачинщика в штрафбат. Мама штрафника бегала жаловаться всем, вплоть до генерального прокурора, но вышло только хуже. Обозлённые военные прокуроры раскопали на её сыночка такие материалы, что вместо штрафбата её сынуля на шесть лет поехал валить лес в северной колонии — поселении…
Его били много, часто и чаще всего ни за что. А теперь когда казалось бы всё позади, его начинала лупцевать жизнь. Из армии он пришёл кандидатом в мастера спорта, но в продолжать не захотел – в то время как раз умер его старый тренер и он взял на себя занятия в секции. Занимался он, как и его тренер, с детьми из неблагополучных семей и они прекрасно понимали друг друга. Но беда не приходит одна – зарезали в очередной раз откинувшегося с зоны отца. На поминки он не пошёл — тошно было смотреть на опустившуюся в конец мать. Затем пришла весть о том, что мамашу парализовало. Преодолев отвращение, он пришёл в когда-то собственный дом. Мать лежала в углу на куче мусора, что-то невнятно мычала, в доме воняло так, что помойка по сравнению с квартирой казалась парфюмерным магазином. Он нашёл табуретку, сел задумался и просидел так около часа. Потом вздохнул, встал и пошёл открывать окна…
Его били много, часто и чаще всего ни за что. Но он простил. Притащил пацанов из своей секции, и они вместо одной из тренировок вымыли и вычистили захламлённую квартиру его матери. Они всё понимали, у большинства из этих мальчишек и девчонок матери были не намного лучше, но они всё равно их любили. Он договорился с собесом о прикреплении к матери социального работника, нанял ей дополнительную сиделку, пару раз проучив, отвадил от дома любителей халявной водки на материнскую пенсию по инвалидности. Съёмную квартиру он оставил, стал жить у матери, подолгу рассказывая ей о своей жизни и об успехах своих учеников. Говорить мать не могла, но по лицу её бежали слёзы. То ли это были слёзы радости, то ли жалости, то ли раскаяния – он старался об этом не думать…
Его били много, часто и чаще всего ни за что. И лишь к двадцати восьми годам он освободился от постоянного ожидания удара и желания мстить. Мама начинала понемногу ходить и говорить, и всё время просила прощения и плакала. И он плакал, не стесняясь, вместе с ней. Познакомившись, наконец, с девушкой, которой он поверил, а до этого и здесь у него было множество разочарований, он первым делом привёз её к себе домой и познакомил с мамой, внимательно наблюдая за реакцией своей подруги. А та совсем не испугалась перспективы ухода за малоподвижной свекровью, заявив: — да ничего страшного, я за бабушкой своей девять лет ходила, так что дело привычное. Ещё больше покорила она его, когда согласилась, ещё не выйдя за него замуж, взять в их семью подброшенного в подъезд малыша...